Солдат стоит на вершине холма, склонив голову, и смотрит на нас. А мимо плывут облака. И если долго смотреть на небо, кажется, это не облака плывут, а солдат медленно уплывает вдаль, уносимый журавлиным клином…
Памятник Советскому солдату подо Ржевом хорошо известен далеко за пределами тверской земли.
Еще задолго до того, как появился в чистом поле холм, а на нем памятник, шли жаркие споры: а каким же должен быть памятник, олицетворяющий русского солдата? Солдата, который на своих плечах принес Победу, который сотни раз умирал и воскресал, чтобы снова погибнуть, но не сдаться? Решить эту нелегкую задачу предстояло скульптору Андрею Горобцову. И по его словам, это оказалось действительно непросто: “Трудности возникали на каждом этапе. Сначала было сложно найти ту самую идею, которая зацепит, не оставит равнодушным. Ведь Ржевская битва — большая трагедия. Здесь и боль, и память. Мы с Константином Фоминым помучились, прежде чем нашли нужный образ”. Из тысяч пожелтевших солдатских фотографий, которые долгие часы разглядывали скульптор и архитектор, по частицам, деталям, постепенно вырисовывалось лицо. Потом были споры и дебаты по поводу образа в целом, одежды, позы, постамента…
И вот он, советский солдат, вечный герой, стоит над полем. В плащ-палатке, которая разлетается журавлиной стаей, уносящей солдата в вечность. А он смотрит на нас сверху, как бы прощаясь. И в лице его — многовековая мудрость и юношеская отвага, прощение и прощание, и немой вопрос, и бесконечная жертвенность, готовность вновь и вновь встать и пройти тот же смертельный путь.
Все, чем славен русский воин, объединил в себе ржевский солдат. В нем строки Твардовского: “Мы за Родину пали, но она — спасена!” В нем черты Кондратьевского Сашки, о котором сказал Константин Симонов: “Это история человека, оказавшегося в самое трудное время в самом трудном месте и на самой трудной должности — солдатской”.
Сашка, по мнению Симонова, воплотил в себе черты, присущие всему поколению войны: “Пытливый ум и простодушие, жизнестойкость и деятельная доброта, скромность и чувство собственного достоинства — все это соединилось, сплавилось в цельном характере Сашки. И первое движение души у героя, и привычные мысли, и обдуманные поступки всегда направлены в одну сторону: сначала о других, потом о себе. Таков он всюду — на передовой и в госпитале, и во всем — в большом и малом”.
Идя в бой, они знали, что могут не вернуться. А подо Ржевом в 1942-м шансов вернуться практически не было. Что же заставляло солдат идти на смерть, что оказывалось сильнее главного инстинкта — самосохранения? Пожалуй, лучше всего на этот вопрос ответил сам Вячеслав Кондратьев: “И вот эта торжественная и незабываемая минута, когда солдат поднимается из окопа и переступает черту между жизнью и смертью, и идет навстречу огню, идет по полю, где на каждом шагу лежат убитые в предыдущем бою. Эта минута настолько высока, в ней сконцентрировано столько противоречивых чувств — и страх смерти, когда куда-то падает сердце и становятся ватными ноги, и холодное слово “надо”, которым стараешься преодолеть страх, и понимание, что у тебя нет никакого лишнего шанса перед теми, кто шел до тебя и… не дошел, что это, может, последние миги твоей жизни, что лежать тебе серым комочком, не захороненным на этом проклятом поле, и кроме собственного ужаса перед смертью — дикая боль за мать и огромная жалость к ней, которая через неделю-две получит похоронку, страшную бумагу, которую с ужасом ждут все матери, и еще целый клубок чувств и мыслей перед тем, как делаешь ты первый шаг на поле боя… Но ты его делаешь. И для него мало одной ненависти к врагу, ненависть не может подвигнуть на то, чтоб пожертвовать своей жизнью, подвигнуть на это может только любовь”.
А бои были страшные. И не только бои. Страшной была вся жизнь подо Ржевом. “У нас на участке в марте-апреле наша артиллерия практически молчала. Артиллеристы имели в запасе три-четыре снаряда и берегли их на случай вражеской танковой атаки. А мы наступали. Поле, по которому мы шли вперед, простреливалось с трех сторон. Танки, которые нас поддерживали, тут же выводились из строя вражеской артиллерией. Пехота оставалась одна под пулеметным огнем. В первом же бою мы оставили убитыми на поле боя треть роты. От безуспешных кровопролитных атак, каждодневных минометных обстрелов, бомбежек подразделения быстро таяли. У нас не было даже окопов. Винить в том кого-либо трудно. Из-за весенней распутицы с продовольствием у нас было плохо, начался голод, он быстро истощил людей, изможденный солдат уже не мог рыть мерзлую землю. Для солдат все тогда происходившее было трудными, очень трудными, но все-таки буднями. Они не знали, что это был подвиг”, — писал Кондратьев о боях весной 1942 года. “Как возвращались мы в рощу, как докладывал ротному о потерях, как еле-еле добрался до своего шалаша, совершенно изнемогший бухнулся на лапник. Не было никаких мыслей, никаких ощущений — спать, спать… Слишком много смертей было за эти месяцы, чтоб переживать каждую новую. Слишком был замучен этим мытарным днем, слишком сковано было все внутри. Я просто провалился в сон, даже не очень радуясь, что и в этой передряге остался живым”, — писал он в рассказе “День Победы в Чернове”.
“Мы наступали на Ржев по трупным полям — описывает бои ветеран, участник Ржевской битвы Петр Михин. — Ни миновать, ни обойти ее нет возможности: по ней проложен телефонный кабель — он перебит, и его во что бы то ни стало надо быстро соединить. Ползешь по трупам, а они навалены в три слоя, распухли, кишат червями, испускают тошнотворный сладковатый запах разложения человеческих тел. Разрыв снаряда загоняет тебя под трупы, почва содрогается, трупы сваливаются на тебя, осыпая червями, в лицо бьет фонтан тлетворной вони… Идут дожди, в окопах воды по колено. …Если ты уцелел, снова смотри в оба, бей, стреляй, маневрируй, топчись на лежащих под водой трупах. А они мягкие, скользкие, наступать на них противно и прискорбно”.
После освобождения Ржева в нем осталось чуть больше трехсот зданий из более чем пяти тысяч и около 250 жителей. Да и они могли погибнуть прямо в день освобождения города. Фашисты всех загнали в церковь и заминировали ее. Утром 3 марта советские солдаты освободили напуганных жителей.
Ржев был практически стерт с лица Земли. Была даже идея построить город на новом месте, а на прежнем не восстанавливать. Не лучше обстояли дела и в районе. Практически все деревни были уничтожены. Жители погибли или были угнаны в концлагеря. Те, кто успел эвакуироваться, не спешили возвращаться на эту пропитанную кровью землю. Многие населенные пункты так и не были восстановлены. Но появились новые деревни и села, Ржевский район заселили другие люди. На месте исчезнувших деревень остались только прямоугольники огородов, на которых весной буйно расцветала сирень, а к осени наливались спелые яблоки.
Но и сегодня следы страшной битвы хранятся в ржевской земле. Ежегодно поисковики находят сотни останков солдат, боеприпасы, оружие, каски, остатки обмундирования… Воинов хоронят на Мемориальном захоронении в Ржеве, отдавая все полагающиеся им почести. Это наша память, наш долг перед теми, кто погиб, чтобы мы жили.
Забывать — нельзя. Поэтому и возвышается над полями Советский солдат. Поэтому ежедневно приезжают сюда сотни людей, чтобы поклониться и возложить цветы к мемориалу.
— Посещение Ржевского мемориала Советскому солдату вошло в программу патриотического воспитания детей и молодежи Тверской области. Также у монумента планируется проводить прием школьников в “Юнармию”, -сообщил журналистам губернатор Игорь Руденя. — Есть программы патриотического воспитания молодежи, и в эти программы входят маршруты посещения мест, связанных с Великой Отечественной войной. Ржевский мемориал будет включен в эти маршруты.
Для озерчан было организовано несколько поездок к мемориалу. Одна из них состоялась в минувшие выходные. Озерчане возложили к подножию памятника цветы и посетили интерактивный музей, который является частью мемориала. А кроме этого, посетили дом-музей Сталина в деревне Хорошево.
